«Русское колено Израилево» Аарона Штейнберга
История самоидентификации русского еврейства динамична и противоречива. Национальное и индивидуальное причудливо сочеталось в творчестве и общественной деятельности еврейских интеллектуалов в России, создавая широкий спектр мировоззренческих концепций. На эти сложные внутренние процессы накладывались драматические события в общей политической жизни страны, которые привели к беспрецедентной идеологической поляризации в российском обществе эпохи революции и Гражданской войны. Русские евреи, оказавшиеся в эмиграции, должны были подвергнуть радикальному пересмотру свои взгляды – как на будущее народа, так и на свое место в нем.
Первая столица эмиграция – Берлин – была до середины 20-х годов пространством культурного смешения и интеграции. Приехавший сюда в 1922 году Х.-Н. Бялик не заметил никаких барьеров между различными группами эмигрантов и посещал дома и клубы самых разных направлений . Позднее, под влиянием растущего в белоэмигрантской среде антисемитизма и вследствие экономического кризиса усилилась тенденция обособления и самоорганизации русско-еврейской интеллигенции: кружки, союзы и фонды проявляли особую активность в издательских и просветительских инициативах, способствуя созданию общей атмосферы национально-культурного возрождения. Вместе с тем евреи-эмигранты оказались под воздействием многочисленных политико-идеологических течений, международных и российских. Идеолог евразийства Яков Бромберг называл себя «истинным иудеем» и упрекал евреев-эмигрантов в «отрыве от общей (российской. – Н. П.) почвы» . Одним из редакторов «Современных записок» и христианского журнала «Новый Град» был политический деятель эсер Илья Фондаминский (псевдоним – И. Бунаков), считавший себя носителем культуры русской эмиграции и принявший крещение незадолго перед смертью в концлагере. На смену идентификации влияли разные причины: ослабление связей с родиной, воспоминания о которой сохранялись в виде ощущений (того «еврейско-русского воздуха», о котором писал Довид Кнут), умножение новых культурно-этнических притяжений, по сравнению с которыми еврейский мир казался узким и маргинальным.
Эссеист и литературный критик Эммануэль Райс, живший в Париже, размышлял на эту тему в письме А. Штейнбергу , продолжая состоявшийся во время их встречи спор: «Лично я, Ваш слуга покорный, не чувствую себя патриотом никакой национальности, даже своей собственной – еврейской, но ближе всех прочих мне тоже, пожалуй, Россия. Если случится где-нибудь долго пребывать вдалеке от русских людей, книг, языка и проч. – мне их недостает, и это чувство, возрастая, может стать очень мучительным (евреи, слава Б[огу] имеются всюду – вопрос только в том – какие). Кроме того, с русскими (даже с плохими) мне легче, чем с иностранцами (даже с хорошими). Я напр[имер] до сих пор никогда не знаю, как француз или немец будет реагировать на то или иное… Рискну даже сказать, что французский еврей для меня более чужой, чем русский гой…» Э. Райсу казалось, что было бы более органично «воспользоваться, в построении нашего миросозерцания, наряду с “нашими” кирпичами (для меня лично, все-таки Пушкин или Розанов более “мои”, чем [Гемара] и даже Библия или Нахман), также теми из “чужих” кирпичей, которые судьба поставила в наше распоряжение». Чем значительней была личность интеллектуала, тем более свободным он чувствовал себя от национальной или идеологической общности. Выбирать что-то одно, как в России прошлого века, свободной личности ХХ столетия было не нужно. Значительно позднее, оказавшись в сходных условиях, Иосиф Бродский нашел формулу сочетания идентичностей по крови, культуре и государству-территории: «Я – еврей, русский поэт и американский гражданин». Такова была характерная позиция еврея-эмигранта, осевшего на Западе. Адресат Э. Райса Аарон Захарович Штейнберг (1891–1975) был в этом отношении нетипичен. Он считал, что каждому человеку, а еврею в особенности должна быть свойственна не многогранность или противоречивость, но цельность этнической, культурной и религиозной идентичности. И был убежден, что сам достиг этого единства.
А. Штейнберг принадлежал к тому авангарду северо-западного еврейства России, которое к концу XIX века осознавало себя наследником как традиционной еврейской, так и европейской культур. Он родился в Двинске, в семье, из которой вышли раввины, философы, адвокаты, писатели и политики. О своем дедушке со стороны матери Соломоне Эльяшеве, ковенском раввине, Штейнберг писал: он «несомненно, был прирожденный эстет», ибо «зачитывался “Войной и миром” Толстого (в немецком переводе, конечно)». Дядя, идишский критик Исидор Эльяшев (Баал-Махшевот; 1873– 1924), оказавший самое большое влияние на Аарона, переводил Толстого, Тургенева и Герцля, главной задачей еврейского интеллигента считал развитие идишской литературы. Такой же широтой культурных интересов отличался двоюродный брат Аарона – переводчик, критик и впоследствии израильский дипломат Шмуэл Эльяшев (1899–1955), которого тот описал в очерке «Мой брат Самуил»: «Полтава, как и вся Украинская оправа, очаровала Самуила. Его первый университет был в украинском Харькове. Прославленный сахарный украинский юмор и особая, сочетающаяся с ним чувствительность задевали в сердце Самуила созвучные струны. Еще тридцать лет спустя, прогуливаясь под звездным небом на морском берегу в Тель-Авиве, он скандировал шелестящим южно-русским шепотом: “тиха украинская ночь…<…>”» . Старший брат Аарона Исаак Штейнберг (1888–1957) не отказывался от соблюдения традиции во всех своих ипостасях: русского революционера, лидера левых эсеров, наркома юстиции первого советского правительства (его называли «нарком в талесе») писателя и журналиста, деятеля международного еврейского движения (он был главой территориалистской лиги «Фрейланд»). Б. Локер, хорошо знавший его, вспоминал, как на заседание комитета Венского Интернационала Исаак принес с собой еду и отказался участвовать в общей трапезе. «Еврейская идея требовала гармонического взаимодействия между политикой и моралью. Это не разные вещи. Они должны быть едины, как это трактуется иудаизмом», – писал Исаак Штейнберг. Способность быть широко открытым и в то же время цельным в самых невозможных обстоятельствах была свойственна лучшим представителям рода Эльяшевых.
